В рубрике, посвящённой столетию революционных событий, – главы из книги Владимира Миронова «1917. Год великого перелома». В них доступно изложены факты, помогающие воссоздать происходившее в Симбирской губернии во время переворота. Автор подчёркивает: «В советской историографии те события назывались Февральской буржуазной революцией, хотя их участники сплошь и рядом именовали случившееся переворотом. И это название, как мне кажется, более точно отражает суть происшедшего – в феврале-марте была перевёрнута очередная страница истории нашей страны, перевернулась, опрокинулась жизнь миллионов её жителей».

Ломать – не строить

4 марта симбирский губернатор князь Черкасский шлёт в Петроград министру МВД телеграмму почти па­ническую: «Считаю долгом сообщить Вашему Сиятельству, что мною по­лучено следующия известия из Сызра­ни: четвёртого днём толпа аресто­вала полицмейстера, исправника и жандармского подполковника. Поли­ция устранена, уголовники выпуще­ны из тюрьмы. Войска, согласно рас­поряжению Командующего войсками округа генерала Сандецкого отказали в каком-либо содействии граждан­ским властям. В городе анархия.

Прошу распоряжения Вашего Си­ятельства об охране войсками важ­ного железнодорожного узла и торго­вого центра, как Сызрань». Но почему армия бездействует? Похоже, командо­вание округа просто не знало, как быть в этой непонятной ситуации. Пожалуй, единственный более или менее внятный приказ гласил: «Ввиду последовавшего отречения от престола государя-им­ператора, а также Великого Князя Михаила Александровича, командую­щий приказал временно молитву за царя и гимна не петь». Затем по гарни­зонам рассылается телеграмма № 6108, согласно которой войскам отдан приказ взять под охрану здания казначейства, места хранения спирта и оружия. Одна­ко вскоре поступает противоположное распоряжение: никаких караулов не вы­ставлять, требования местных властей на сей счёт игнорировать и казармы не покидать без специального распоря­жения Сандецкого. Обескураженный такими противоречивыми командами, Черкасский обращается к Сандецкому с личным письмом. «Опасаясь иска­жения телеграфом наших взаимных депеш, сообщения я предоставляю через мною лично к Вашему Высоко­превосходительству командирован­ного коллежского асессора Г.Ф. Бори­сенко», – объясняет князь. Видимо, он ещё надеялся, что телеграфисты что-то перепутали, и вот сейчас все разъяс­ниться и войска восстановят порядок. Хотя «как в Симбирске, так равно и по всей губернии спокойствие и порядок ничем не нарушались и, смею наде­яться таковыя удастся поддержать впредь, однако, конечно, не исключа­ется возможность поползновений со стороны подонков населения исполь­зовать настоящее тревожное время в целях разгрома… Конечно, такия обстоятельства, как начинающийся разгром Банка или Казначейства, пре­дотвращены мерами полиции быть не могут». В общем, ситуация сложная и помощь войск может потребоваться в любой момент.

Наконец, из Казани приходит оче­редная депеша: местным властям раз­решено привлекать войска к охране винных складов, водопроводов и про­чих важных объектов.

2 марта на стенах домов появились листовки с призывом к жителям Сим­бирской губернии. В ней говорилось: «Телеграф принес известия чрезвычай­ной важности по поводу событий в Пе­трограде в связи с роспуском Государ­ственной Думы. Не сомневаясь, что на ближайших же днях положение совершенно выяс­нится, мы считаем своим долгом об­ратиться к благоразумию жителей гу­бернии, приглашая их сохранять полное спокойствие, которое теперь необхо­димо более, чем когда либо».

Воззвание подписали: главноначаль­ствующий князь Черкасский, командир бригады генерал-майор Бычинский, за председателя губернской земской упра­вы М. Бонч-Осмоловский, городской голова Л. Афанасьев.

Спустя два дня – 4 марта – вышло воззвание уже от имени Черкасского. В нем сообщалось об отречении импера­тора и его брата Михаила Александро­вича и о «возникновении» Временного правительства. В завершении обраще­ния говорилось: «Симбирская губерния в лице представителей администра­ции, дворянства, земских людей, го­рожан и в единении с расположенны­ми в ней воинскими частями (как то засвидетельствовано командующим войсками округа), подчиняет свою де­ятельность этому правительству, я считаю долгом обратиться к населе­нию вверенной мне губернии с настоя­тельным призывом приглашая всех же­лающих блага нашей дорогой родине в единении, мире и согласии, следуя зову правительства, отнестись к соверша­ющимся событиям с полным доброже­лательством и усилить свои труды, каждый в своем деле, чтобы показать себя достойными сынами Великой и Свободной Страны».

Полное ощущение, что за пафосом этого обращения губернатор пытается скрыть растерянность и полное непо­нимание происходящего. 5 марта воз­звание опубликовано в газете «Симби­рянин». А накануне, как мы помним, произошли погромы в Сызрани. Види­мо, поэтому в том же номере сообща­ется о создании комиссии по охране Симбирска: «Городская Дума постано­вила взять в свои руки охрану города. Есть полное основание предполагать, состав существующей полиции во­йдет в городскую организацию. Заве­дывание этой организацией возложено Думой на особую комиссию в составе гласных: М.А. Малиновского, А.А. Ша­умана, Ф.С. Серебрякова и М.О. Шве­ра. Председателем Комиссии избран Шауман». Но это в будущем. А пока исправникам и городскому голове гу­бернатор шлёт депешу: «Сообщаю для руководства: отберите револьверы у городовых, передайте в распоряжение начальника гарнизона. При желании городского управления не встречается препятствий организовать милицию, в состав которой могли бы войти горо­довые. Мирным демонстрациям не пре­пятствуйте. В случае же грабежей и насилий начальник гарнизона, по прось­бе вашей или Городского Головы имеет прекращать беспорядки военною си­лою, на что получено согласие команду­ющего войсками». И опять полнейшая растерянность: с одной стороны, разо­ружить городовых, а с другой – принять их в милицию.

А за окнами бушует праздник. Из воспоминаний члена РКП(б) В. Алек­сеева:

«5 марта 1917 года, Симбирск. Снежный день. Змейками первые весен­ние канавки в снегу уходят в даль. Ули­цы запружены народом. У всех красные ленточки в петлицах, на фуражках. Быть без ленточки красного цвета – плохой тон. Кто без ленточки – тот за царя. Толпы возбуждены, веселы. Много солдат, интеллигенции, меньше чиновников, ещё меньше рабочих. Вда­ли заколыхались громады плакатов, знамён, долетели звуки марсельезы, перешедшие затем в «Вы жертвою пали». Крики, летучие митинги, шум, гам, слова <…> Интеллигенция празд­новала победу над царизмом. К ней при­соединилась буржуазия, затая в душе злобу <...> К вечеру выглянуло солнце, слизало лучом снежную пелену и скры­лось, а толпы всё не расходились».

Играли несколько духовых военных ор­кестров. Демонстранты шествовали по всем центральным улицам, а потом со­брались у городской управы, заполнив весь Карамзинский сквер, Спасскую и Никольскую (ныне ул. Гимова) улицы. Губернатор М.А. Черкасский и город­ской голова Л.И. Афанасьев несколько раз выходили к манифестантам и обра­щались к ним с речами, призывали со­хранять спокойствие и работать с удво­енной энергией для завершения войны. Многотысячная толпа на их призывы отвечала громовым ура, после чего под звуки оркестров разошлась по улицам.

Видимо, чтобы не испортить на­роду праздник, в тот же день, 5 марта, губернатор разослал полицмейстерам и исправникам телеграмму следующего содержания:

«Никаких разрешений на собрания и лекции отныне требовать не следует и таковыя могут проходить беспрепятственно. Равным образом отменяется присутствие на этих со­браниях представителей полиции».

Следующий день – 6 марта – ознаме­новался сразу несколькими событиями. Во-первых, конечно, продолжением праздника: «Утром, после парада войск гарнизона, начались новые непрерыв­ные манифестации горожан с участи­ем солдат и оркестров», – пишет Ю.Д. Ефимов в книге «Симбирск в годы Пер­вой мировой войны». Во-вторых, надо отдать должное господину губернатору, что «в виду свершившихся торжествен­ных событий» у него хватило здравого смысла не распахнуть двери тюрем. В этот день он лишь отменил все нало­женные им наказания и штрафы за на­рушение обязательных постановлений в отношении нарушителей, которые отбывают или ещё не начали отбывать наказания. Этот акт милосердия был последним, что успел сделать князь М.А. Черкасский на посту симбирско­го губернатора – 6 марта из Петрограда поступило распоряжение о ликвидации института губернаторов, подписан­ное председателем Совета министров князем Львовым. В нём говорилось: «Временное правительство признало необходимым временно устранить губернатора и вице-губернатора от исполнения обязанностей по этим должностям. Управление губернией возлагается на председателей Зем­ских управ в качестве губернских ко­миссаров Временного правительства <…> На председателей уездных зем­ских управ возлагаются обязанности уездных комиссаров…». Председате­лем Симбирской губернской земской управы на тот момент был Фёдор Алек­сандрович Головинский. Ему Черкас­ский и передал бразды правления: «На­стоящим имею честь сдать Вашему превосходительству управление Сим­бирской губерниею».

Последний бой полковника Столярова

Утром 6 марта в 158-м запасном пехотном полку, расквартированном в Карсуне, началась буза: первый ба­тальон выстроился на плацу перед ка­зармой и потребовал к себе командира – полковника Столярова – «для разъяс­нения текущих событий». Вряд ли сол­даты уже знали о пресловутом Приказе № 1. Однако брожение в солдатских го­ловах уже началось. А тут ещё по пол­ку прошёл слух, будто в полицейском управлении припрятано восемь пуле­мётов, из которых полицейские будут расстреливать освобождённый от раб­ства народ. В общем, обстановка была накалена. Но Столяров к солдатам не вышел. По официальной версии он был болен «сердечной болезнью» да ещё «поте­рял голос от простуды». Так что пока батальон стоял на плацу, на кварти­ре полковника шло экстренное сове­щание ротных командиров, куда был приглашён и председатель Карсунской земской управы Филимонович. Рас­сматривался единственный вопрос: как успокоить солдат, которые уже требо­вали позволить им самим обезоружить полицию и арестовать всех её чинов.

Филимонович был категорически против, считая, что полиция должна оставаться на службе, пока её не за­менит создаваемая милиция. Однако господа офицеры эту точку зрения не разделяли. В итоге было решено потре­бовать от уездного исправника (началь­ника полиции) Ипатова отобрать у под­чинённых всё оружие, которое сдать помощнику начальника гарнизона, что и продемонстрировать солдатам.

А градус кипения на плацу рос. Ре­шив не ждать командиров, бойцы ба­тальона самовольно разобрали боевые патроны, чтобы идти на штурм поли­цейского управления.

Видя, что удержать подчинённых не удаётся, командир первого батальона подпоручик Бейдун решил поступить по принципу: «Не можешь предотвра­тить – возглавь!». Он встал во главе колонны и повел её к уездному управ­лению полиции. Столяров выехал на­встречу и пытался остановить солдат, но ему уже никто не подчинялся. Вско­ре к зданию подошли и остальные ба­тальоны.

Помитинговав, договорились, что от каждого из них будет выделено по два человека для приёмки изъятого у по­лицейских оружия, однако, наплевав на все договоренности и больше не подчи­няясь офицерам, нижние чины присо­единились к «делегатам» и принялись громить управление, вынося оттуда не только винтовки и револьверы. Выбе­жавший на крыльцо Ипатов пожаловал­ся Столярову, что громят уже не только оружейку, но и канцелярию, и даже по­греб. Чтобы как-то остановить грабёж, командир полка собственноручно огрел двоих солдат палкой, а ещё троих при­казал арестовать. Затем по его приказу всех задержанных под конвоем отвели в местную тюрьму. Кроме них и самого Ипатова, в этом же здании находилась семья главного уездного полицейско­го. Перепуганные женщины плакали и просили Столярова их защитить. Он пообещал, что дам в обиду не даст.

Разгром участка и арест стражников успокоили страсти. Убедившись, что солдаты вновь стали слушаться команд, Столяров приказал увести их в казар­мы, а у дверей полиции выставил кара­ул. с наказом никого внутрь не пускать.

Войска ушли, однако их место на площади тут же заполнила толпа мест­ных обывателей и крестьян, которые требовали выдать им исправника для публичного самосуда. Или, по крайней мере, показать его в окне, чтобы народ смог вволю посмеяться и поиздеваться над ним.

Узнав об этом, Столяров немедленно вернулся и стал уговаривать собрав­шихся разойтись, убеждая их, что Ипа­тов арестован, что он будет предан суду, и, если виновен, его накажут. Однако перекричать толпу, да ещё с больным горлом, полковник, конечно, не мог.

Между тем среди штатских костю­мов замелькали солдатские шинели. Один из солдат, пробравшись к коман­диру, выкрикнул ему в лицо: «Отдай нам исправника!». «Арестовать!», – рявкнул в ответ комполка. Но, когда прапорщик Гребенщиков попытался исполнить приказ, бузотёр завопил: «Братцы! Спасите!!!», и толпа вырвала его из рук конвоя.

Страсти накалялись. Понимая, что жизнь Ипатова под угрозой, офицеры предложили Столярову вывести по­лицейского из дома под усиленной ох­раной и поместить на гарнизонную га­уптвахту. Но полковник отказался, так как Ипатов находился не под арестом, а под охраной, поэтому уводить его куда-либо и уж тем более сажать на «губу» командир полка не имел права.

А толпа всё напирала, оттеснив офи­церов к дверям управления. В их сторо­ну полетели комья снега и куски льда. Откуда-то сзади стали кричать, что пол­ковник – брат исправника, а потому и не отдаёт его на растерзание. Столяров приказал одному из прапорщиков бе­жать в полк и привести роту для усми­рения толпы, но было уже поздно. На крыльцо вскарабкался какой-то человек с палкой в руках и со всей силой ударил ею полковника по голове. Офицер упал как подкошенный, и «революционный народ» принялся его остервенело топ­тать. На помощь командиру бросился прапорщик Егупов, но его сшибли с ног и жестоко избили.

Столярова доставили в полковой ла­зарет, где он и умер, не приходя в созна­ние. Медицинское освидетельствова­ние показало: удар по голове был такой силы, что череп раскололся и пошёл трещинами, открыв зияющую рану.

Проводивший дознание по факту гибели Столярова капитан Недольский скрупулезно восстановил картину про­исшествия, однако найти убийцу не смог. Лишь констатировал, что никто из подчинённых полковника к его смерти не причастен. Как говорится, и на том спасибо.

А ещё в рапорте Недольского сказа­но: «Полковник Столяров был человек раздражительный и не стеснялся в выражениях своего порицания солдат и офицеров. Солдаты за грубость его не любили, офицеры же, зная отходчи­вость и доброту, ценили его знания и боевую опытность и многие с фронта присылали благодарственные письма. По своим убеждениям он был челове­ком либеральных взглядов и никогда их не скрывал <…> Защищая исправника, полковник Столяров поступал так из соображений гуманности, не преследуя какой-либо другой цели».

Из воспоминаний члена КПСС П.В. Редькина: «Исправник Ипатов, пока полковник яростно защищал вход в полицейское управление, перерядив­шись в гражданскую одежду, другим ходом выбрался из полицейского управ­ления, задворками пробрался домой, где его ожидала запряжённая лошадь, и уехал вместе с женой в направлении села Горенок».

Так ценой своей жизни полковник спас Ипатова и его семью от немину­емой и жестокой расправы. Позже ис­правника всё же арестовали, поместив в Симбирское исправительно-арес-тантское отделение. А вот председа­тель Карсунской земской управы, он же уездный предводитель дворянства уже упоминавшийся Филимонович, скрыться не успел. «Огромная толпа народа появилась у дома Филимонови­ча. Он был схвачен и отправлен в Сим­бирск», вспоминал Редькин. Однако старый большевик «забыл», что прежде арестованный был до полусмерти из­бит «революционным народом». Так в губернии пролилась первая, но далеко не последняя «революционная» кровь.

«Мономах», №2(98), 2017 г.